Новости
15 лет назад террористы захватили театральный центр на Дубровке в Москве. На сцене мюзикла «Норд-Ост» появился мужчина с автоматом, а вскоре захватчики потребовали: российские войска должны покинуть Чечню. Власти не пошли на такое условие, а на четвертый день начали штурм. Чтобы усыпить боевиков, был использован неизвестный газ. Это помогло в ликвидации почти всех террористов, но также стало причиной гибели большого количества заложников.
Захват произошел 23 октября 2002-го, в здании тогда находилось более 900 человек — актеры, зрители и персонал. В результате штурма погибли 125 человек (по неофициальной версии, от отравления газом и несвоевременной помощи). Еще пятерых убили сами боевики. Исполнители теракта (около 40 человек) были ликвидированы тогда же, еще несколько осуждены позже за пособничество — последний процесс шел в 2017-м.
Эти события можно проследить по снимкам фотокорреспондента агентства Reuters, белоруса Василия Федосенко. TUT.BY попросил вспомнить, в какой обстановке ему приходилось работать.
— Больше всего запомнилось ощущение бесконечности. Стоишь на лестнице, рядом коллеги на лестнице стоят. Холодно, стоишь ждешь. И понимаешь, что конца-края этой истории нет. Нельзя сказать, что это «безнадега», но бесконечная «тягомотина». Несколько часов ты постоял, ничего не произошло. И ты понимаешь, что ночью снова ты будешь стоять до утра, — вспоминает фотограф.
Василий Федосенко приехал в Москву на третий день после захвата, когда стало ясно: местные фотографы своими силами явно не справятся, будет «долгая история». На первом же самолете фотограф вылетел из Минска — и в течение недели каждый день снимал происходящее, вплоть до похорон погибших.
— Было непонятно, когда начнется освобождение или штурм, поэтому фотографам нужно постоянно находиться на месте. Организовывали смены, распределяли несколько человек по разным сторонам. Нашли проем между домами — единственное место, откуда был виден театр напрямую. Оттуда примерно 100 метров, так мы могли видеть здание. Иначе ничего бы и знать не знали. С остальных сторон было милицейское оцепление. Так дежурили несколько дней подряд. Вокруг было много желающих снимать, с десяток человек, поэтому стояли на стремянках.
— Но фотоаппарат постоянно включен.
— Разумеется. Иногда [заложникам] подвозили воду, были какие-то добровольцы из Красного Креста — мы это снимали. Любое фото на эту тему потом расходилось в прессе.
— 15 лет, говорите?.. Конец октября. Я помню, погода была ужасная: снег с дождем и очень холодно, особенно ночью. (…) Мы не были в курсе планов спецслужб, разумеется. Поэтому в разных местах ждали, когда что-то начнется.
— Иногда милиционеры проверяли документы. Однажды подошли ко мне мужики в фуфайках (а я как раз говорил по телефону) и спрашивают: какие последние цифры твоего номера? Ну я сказал. Все, говорят, гуляй дальше, нет проблем! Это были спецслужбы, разумеется. У террористов была телефонная связь, и кто-то им, видимо, передавал, что происходит снаружи. Поэтому и проверяли. Внутри террористы еще и картинку смотрели по ТВ, чтобы следить за тем, что творится на улице.
Штурм начался „как обычно“ утром, говорит опытный фотокорреспондент. Он проснулся от звонка коллег на съемной квартире, а через 40 минут снова был на месте.
— Доступа туда не было. С какой-то стороны увидел, что автобусы вывозят людей. Через запотевшее стекло заметил: кто-то, запрокинув голову, лежит, кто-то полусидя — без сознания. Было очевидно, что это бывшие заложники: многие сидели в бессознательном и полусознательном состоянии. Таком состоянии, что вообще…
Как это бывает, некоторые кадры не удалось сделать. Так случилось и в этот раз: в сумерках фокус фотоаппарата сработал не сразу, автобус умчался.
— Было непонятно, куда везут — все происходило хаотично, — вспоминает Василий Федосенко.
В СМИ люди рассказывали о путанице в первые часы после штурма: пока в ближайшую больницу отправили несколько пострадавших, в другую привезли несколько сотен.
Еще пару дней события разворачивались там же. Точнее, у стен больниц, потому что родственников внутрь не пускали. Была неразбериха: списки пациентов вывешивали не везде.
У сотен заложников наблюдались признаки сильного отравления неизвестным веществом. Формулу газа, который во время штурма распыляли спецслужбы, не рассекретили до сих пор.
— Постоянно возникали организационные вопросы. Бедные родственники кидались по больницам: здесь или не здесь? Уцелел или нет? Знали, что много человек погибло, поэтому если был живой — конечно, радость. Помню, начали отпускать пациентов, многие выходили в шоковом состоянии, нас [прессу] посылали всякими словами.
— Упреки вроде „наживаются на горе“ и тому подобное?
— Да, „зачем снимать“ и так далее. Все люди смотрят новости, читают газеты и смотрят на сайтах, что происходит. Поэтому мы делаем свою работу. Но когда человек сам попадает в такую историю, он не хочет, чтобы его снимали, это факт.
Это не единственный теракт, который приходилось снимать Василию Федосенко. Из относительно недавнего: в 2011 — взрыв в минском метро, в 2013 — взрывы в Волгограде.
— Теракт на Дубровке чем-то для вас отличается? Или все теракты, которые вам приходилось снимать, — это одно горе, и как-то выделить один среди них сложно?..
— Конкретно этот отличается тем, что он был очень длительный. Несколько суток подряд. Это угнетало. Понятно, что когда-то наступит развязка — та или иная, но произойдет. В воздухе висело: будет штурм. Но не знали когда. Хотелось, чтобы все случилось скорее. Сутки, сутки — утомляет физически и психологически ждать, когда все произойдет. А еще боязно, что мы прозеваем, опоздаем. На фоне остальных событий, которые я снимал, это наиболее тяжелый кусок работы. Мы знаем, что там — люди, и все „висит“.
— Уже потом «нагнало» понимание того, что вы видели тогда в течение целой недели?
— Любая такая трагедия в нашем деле впечатляет. Но фотоаппарат во время съемки выступает в роли некой защиты — когда его поднимаешь, дистанцируешься. И сам себя заставляешь. Такие события — это печально и ужасно. Но наша задача сделать кадры, чтобы мировое сообщество увидело, что происходит.
