В Минске есть несколько домиков, про которые можно сказать, что стоят они в самой глуши, вдали от любого жилья, скрытые от дорог перелесками. Но при этом дома построены вплотную к железной дороге, и если «с земли» дома увидеть непросто, то из окна электрички — запросто. А еще по какой-то причине эти дома не рисуют на картах. The Village Беларусь посетил два таких дома на отшибе, а их жители рассказали свои истории. Публикуем с сокращениями.
Эти дома не просто так дома. Это так называемые железнодорожные казармы, или железнодорожные будки, — дома, где жили железнодорожники вроде путевых обходчиков. Причем дома очень, очень старые: жилье на их месте отмечено еще на картах конца 19 века. Возможно, это одни из самых старых домов Минска.
«Какая тут гисторыя, просто жисть такая»
- Адрес: Академгородок, улица Франциска Скорины, 34а
- Железная дорога: Московско-Брестская (направление на Борисов)
- Расстояние до рельсов: 12 метров
Рассказывает житель дома Владимир Малашко:
— Дому сто лет. Да ему даже и больше. Никто толком не знает, когда поставили. В общем, он строился, когда построили железную дорогу. Специально для обходчиков. У каждого была определена своя территория, соответственно и дом стоял. Я не вникал в эти подробности, почему он стоит так далеко от станции.
Мы здесь живем с 1974 года, я тогда уже учился в училище. Я сам из Слободщины. Малашко — это фамилия матери, а по отцу я Метто.
Предки французы, нечистая сила. В 1812 году прадед в плен попал. Они жили, где 9-й километр, где памятник, туда дальше, место называлось Карниз-Болото. А потом, в тридцатых годах, там сделали полигон, а их переселили в Слободщину. Мы там и жили, не доезжая Кургана Славы, Третий поселок. Сейчас там расстроились, а тогда хутора были: домов шесть, один одного хуже. Там с водой плоховато было. Вот матери и предложили новое жилье. Ей давали квартиру в Городище, со всеми удобствами, но ей земля была нужна, из-за этого огорода она сюда и полезла, на этот отшиб.
Здесь жили три семьи. У меня самая маленькая комната, мне одному хватает. Раньше тут жила женщина с ребенком. А здесь Петя и Алла жили с двумя детьми. А вот в той комнате сейчас сосед живет, каждый день ночует тут.
Не все жившие были железнодорожниками, но так или иначе связаны с дорогой. Алла была диспетчером или кем-то. Теперешний сосед тоже поработал на железной дороге, монтером был, водителем.
Брат у меня железнодорожник: окончил техникум в Бресте, поработал на железной дороге, потом ушел в метро. Я сам, когда был в училище, то на каникулах сезонно работал на "железке".
Сейчас этот дом непонятно к кому относится, ни ремонта, ничего… Но все требуют. И Первомайский (представитель Первомайского района. — Прим. ред.) пришел: поубирать надо, а то все позарастало.
Я пошел на выборы к областному роддому, так меня не могли в списках найти. У нас же и адрес странный. Это сейчас я прописан по Франциска Скорины — Партизанский район, а всегда было — улица Дачная, 739. Это не номер дома, там и домов-то столько нет, это железнодорожный километр, считая от Москвы.
Год или два как поменяли адрес. Дачная — это Степянка, Партизанский район, а эта сторона уже — Первомайский. Так и выходит: живем в одном районе, прописаны в другом. Вот разберись, бог знает что. Но мне какая разница? Я-то с места не сдвинулся, это дом переехал, ха-ха. Я в военкомате удивился: как вы меня тут вообще нашли?
Когда надо объяснить, где я живу, как ко мне попасть, я объясняю: садись на такой-то автобус, выходи на такой-то остановке. И иди к железной дороге — не промахнешься.
Когда переехал, тут вообще ничего не было. И Уручья не было, только поля. Надо было или идти на станцию Озерище, или за кольцевую дорогу, на конечную 25-го автобуса. Летом еще нормально, а зимой, по шпалам… Какое там нравилось! Ты что, издеёшься: пешком, зимой, по этим шпалам шпарь на работу…
Раньше на огороде даже никакого забора не было: некому тут лазать. А цяперака… Проходной двор. Как дома нет никого, то народ шастает, кому не лень. Тутака, как Уручье появилось, от наших курей только пух остался в лесопосадке. На шашлыки идут — смотришь: курицы нет, только перья валяются. Народ же у нас такой.
Пока забора не было, сцежка проходила прямо у моего окна. Летчики ходили: в Липках был большой аэродром.
Мать держала курей, коз, овец, свиней. Только что коровы не было. Я ей говорил: зачем тебе это? У кого малые дети, тому молоко чуть-чуть продавала. А по осени — тесть братов приедет, разделает скотину. А я ничего не держу, все в магазине есть.
Стоит дом, хотя и трещину немного дал. Столько войн повидал, но ни одна бомба не попала. Если его разобрать и по новой сложить — получится хороший будан. Стены толстые и кирпич царский. Но современный дом, если бы тут стоял, давно бы уже развалился. Тут каждый день землетрясение. Поезд прошел — все вот так вот ходит, шевелится. Мы с братом, как переехали, сели: давай, говорит брат, по чарке зробим. Налили по полной. Тут какой-то шум. Гляжу: рюмки затряслись. Аёй! Дык куда мы попали, браток?
Тут из удобств — только колонка с водой была. И то надо качков 20−25 сделать, пока пойдет, но вода вкусная, мягкая, она ж без хлорки. Летом огород поливаешь, каждый день качаешь воду, она не застаивается. А зимой, когда реже, то со ржавчинкой. А потом уже с хозяйства подвели автоматическую колонку.
В доме две печки, зимой протопишь — и на следующий день еще тепло. Сейчас надо дрова заказывать. Раньше нам, поскольку служебное жилье, скидку делали. А сейчас не знаю.
Я как переехал, привез сюда плиту, она от газового баллона работает. Тут и магистраль газовая проходит рядом. Но отвод сделать — это ж денег стоит, а кто его знает, будут сносить этот дом, не будут…
Телевизор есть, не отсталые ж люди, все у нас есть. Вечером смотрю телевизор или читаю. Я до армии на МТЗ работал, а потом трактористом на полиграфкомбинате на площади Якуба Коласа. Всякий брак вывозил, тогда ж выбрасывали просто. Что понатягивал, то и читаю. Дюма вот читаю сейчас, про мушкетеров.
Тут не каждый уживется, тут привыкнуть надо. Днем ходишь, не замечаешь, а ночью, когда тишь… У меня трюмо стоит, и видно, как оно шевелится, движется все. На койке лежишь — и она шевелится. Бывает, лежишь летом, а тишь вокруг, поезда не ходят — значит, что-то где-то стряслось.
Сколько тут за день поездов проходит! Кто б взялся подсчитать — бумаги б не хватило и памяти. Зимой идут и идут, а летом, когда жара, ограничивают. Давно уже на слух отличаю. А кто-то еще додумался прямо напротив дома стык рельсов сделать. Оно ж бьет капитально. Такой шум поднимается от этих стыков!
Огород вон зарос, заставляют выкашивать. Мать, пока жива была, следила за ним. После ее смерти я еще года два огородом занимался, картошку там, огурцы — такое, что не особо кропотливо. А потом плюнул. Поливать надо, полоть. Ну а мне оно надо? Пошел да купил в магазин. В магазин хожу в Уручье. Тут же рядом совсем остановка — автобусы 25 и 64.
У меня, слава богу, своей семьи нет, а у брата вот одни девчата. Он живет в Колодищах, приезжает часто, вот вчера был. Смотрит, пью я, не пью, проверяет, есть ли в холодильнике еда. Говорит, будет выписываться отсюда.
Ничего тут хорошего нет. Все завидуют этому месту: вот то, вот это. Ничего тут хорошего. Какая тут гисторыя, просто жисть такая. Привыкаешь ко всему.
«Папа, куда ты нас привел: в собачью будку?»
- Адрес: Лошица, улица Прушинских, 47
- Железная дорога: Либаво-Роменская (направление на Осиповичи), через Минск прошла в 1873 году
- Расстояние до рельсов: 15 метров
Рассказывает жительница дома Софья Белолипецкая:
— Дом уже стоит больше ста лет. Я не знаю, сколько, но мы живем тут с 64-го года. Мы работали на железной дороге: и муж, и я.
Я родилась на Копыльщине в 1928 году, мне 93. В войну я была там, а как нас освободили, то молодежь позабирали, и меня мобилизовали на работу на Урал, на военный завод в Орске, мы там формовали и отливали части для танков. Там я работала шесть лет, а вернулась в 1950-м. Родители были еще живы, жили там же, в Копыльском районе.
Муж у меня из России, из Воронежа. Белолипецкая — это по мужу, а девичья моя фамилия Курчик, у нас там много Курчиков было на родине.
Жили мы в Осиповичах (муж Софьи Белолипецкой переехал из России в Беларусь к своим родным, пара познакомилась в Осиповичах. — Прим. ред.), а работал он здесь, в Минске, механиком. Кажный день ездил на работу в Минск, было ж далёка. И вот предложили нам еты домик, мы переехали. До нас здесь жили бригадир, мастер, но они пополучали другие квартиры, а мы временно приехали. А я-то не хотела сюда! Как приехали, как показали мне — тут ничего нет! А его (мужа. — Прим. ред.) друзья говорят: «Ой, не слушай ее». Вот и привез меня.
Дети были еще малые, один в четвертый класс ходил, другой — во второй. Они, как увидели, говорят: «Папа, куда ты нас привел: в собачью будку?» Тогда ж хуже было, чем сейчас, маленькая хатка была, действительно как собачья будка. Мы приехали осенью, перезимовали, и нам уже тогда калидор пристроили, кухню, обшили домик.
А как начали жить, то и понравилось. Нам сказали: хотите — можете в очередь на квартиру стать, но мы не захотели. Купили корову, держали хозяйство, жили хорошо и работали до самой старости. Нам нравилось тут. Воздух чистый, хотя и кольцевая дорога уже тогда была.
Домик раньше был голубым, и его все время красили в голубой: приезжали железнодорожники и красили сами. А уже лет семь, может, как покрасили в такой цвет [желтый].
Уже лет с восемь, примерно как муж умер, адрес у нас — по Прушинских. А до этого было просто: 490-й километр, даже без улицы (вероятно, отсчет километража от узловой станции Бахмач в Украине. — Прим. ред.). И кому было надо, тот знал, где нас искать.
Называли просто: железнодорожный домик. Газеты мы не выписывали, а когда надо было — сами ходили на почту. А скорая сама нас находила. Железнодорожный дом.
В хате одна комната и кухня, русская печь с плитой, а в комнате печка-грубка. Во дворе погреб. Когда до нас мастер жил, тут специальная кладовка была, рабочие инструмент хранили.
Бани своей нет. Как моложе были, ходили в [общественную] баню, а потом стали к детям ездить. Раньше колонка была, а теперь вода стала желтая такая, что уже мы ей не пользуемся, только постирать. Если надо для чего — дождевую набираю, а мне дети привозят питьевую.
На окнах решетки, потому что к нам лазили (воры. — Прим. ред.). Мы пойдем на работу — окна выбивали. У нас же все свое было, хозяйство — думали, наверное, что денег много в доме есть. Мы дома много денег не держали, а все же решетки поставили. Как поставили — лазить перестали.
Вокруг хоть ничего не было (микрорайона Лошица. — Прим. ред.), но людей много ходило. Из деревни Колядичи в магазин ходили постоянно. Магазин — тут недалеко, с километр, где 10-й кирпичный завод (так старожилы по старой памяти называют «Керамин». — Прим. ред.).
Сначала, как приехали, поезда мешали. И сейчас детям, когда приезжают и ночуют, мешают. А мы привыкли. Как тяжелый поезд идет, то слышно, как трясется все. Пассажирский — он легкий, а когда идет груженый, грузовой, то слышно, — у него ж совсем другой звук. Когда один за одним идут, а когда пореже.
Когда пустили новый поезд (скоростные электрички Stadler. — Прим. ред.), у меня никакого удивления не было. Хотя я начинала работать еще с паровозами, потом тепловозами.
Муж был дефектоскопистом, проверял рельсы, а я работала на переезде, метров двести от станции Минск-Южный. На работу ходила пешком, а потом там, где Рыбокомплекс (на улице Стебенева. — Прим. ред.), пустили автобус.
Один раз я на Доску почета попала. Там же, где Минск-Южный, — уже город, машин полно, и пока поезд пройдет, то с одной стороны выстроятся, с другой… Вот уже сигнал, что поезд идет. А тут машина выехала на переезд и заглохла. Грузовая. Ну я скорей перекрыла, светофор опять сделала красный. А поезд грузовой был, длинный.(…) Поезд остановился, раптоўна, и — вагон об вагон, вагон об вагон. Ну ничего, все в порядке, до машины не доехал, остановился за несколько метров. Вот так попала на Доску почета, премию дали.
Я сама поездами давно уже не езжу. Когда в город надо было — садилась на автобус. А потом дети повырастали, покупляли машины, и если надо — везут машиной.
И скучать не было когда. Мы ж работали, и огород у нас, и хозяйство: корова, свиньи. А теперь я за огородом не слежу: что в огороде, то дети сами посадили.
На пенсию пошла в 82-м году, а муж еще немного работал. И на железной дороге помнят меня, каждый раз, когда день рождения или день железнодорожника, присылают премию.
Бывало, раньше приходили люди сфотографировать дом. Но сейчас почти не приходят. Я из дому почти не выхожу, у меня ноги болят. На выборы я не ходила, и ко мне никто не приходил. А может, и приходили, но у меня ж тут закрыто, я в доме сижу, не выхожу. Это вот сейчас собака брешет, брешет — нехта, значит, пришел. Собаке уже лет восемь, но зовем его Малыш.
Скучно одной, конечно. Сижу дома, телевизор смотрю. Если б не телевизор, то с ума сойти можно было бы. Но дети приезжают. Когда каждый день, когда через день, а когда через два дня: работают же. И внуки есть, и правнуки. У меня и праправнук уже есть.
Есть ли похожие дома в Минске?
В Минске есть еще несколько похожих домов. Например, деревянный дом по улице Полярной, 1а, в Степянке (до рельсов — 23 метра).
Раньше небольшой поселок сразу из нескольких домов был недалеко от станции Курасовщина — до того как рядом расстроился микрорайон Брилевичи. Сейчас остался лишь дом по улице Семашко, 32 (до рельсов — 13 метров), но до самой улицы Семашко очень далеко. А еще один похожий добротный деревянный дом на несколько комнат был в районе улицы Аранской.
А вот что об этих домах говорит историк и краевед Павел Ростовцев:
— Точную дату постройки этих домов сложно сказать. Железную дорогу делили на дистанции, а дистанции делили на околотки. И, соответственно, все постройки, связанные с железной дорогой, строились примерно в то же время, что и сама дорога. И эти дороги, 1871−1873 годов постройки, — это были богатые дороги. Александровская дорога на Варшаву — ее изначально двухпуткой строили, я думаю, там было все хорошо с инфраструктурой. А Либаво-Роменская — это важная дорога для вывоза хлеба к портам, там тоже не было проблем с финансированием, насколько я знаю. Поэтому, в моем представлении, все эти сооружения должны были строиться в одно и то же время. И если не сразу при строительстве дороги, то по крайней мере в течение ближайших 5−8 лет. К сожалению, проверить это крайне сложно.
